Иван Грозный как историческая личность

Поспешность, с которой царь покинул армию и уехал в Москву, объяснялась тем, что его жена ждала ребенка.

Возвращение победителей в Москву сопровождалось на­стоящим триумфом. Царь въехал в столицу на «коне» в полном воинском доспехе, посреди блестящей свиты. Множество народа ждало Ивана в полях за городскими стенами и провожало его до кремлевских ворот. «И ста­рые и юные,— говорит летописец,

— вопили великими гла-сами, так что от приветственных возгласов ничего нельзя было расслышать».

Едва наступили морозы, Иван поспешил в Троицу, где монахи окрестили его сына царевича Дмитрия. Но, когда кончилась зима и наступили первые весенние дни, Иван вдруг занемог «тяжким огненным недугом»1. Он бредил в жару, перестал узнавать близких людей. Кончины его ждали со дня на день. Вечером 11 марта 1553 г. ближ­ние бояре присягнули на верность наследнику престола грудному младенцу Дмитрию. Общая присяга для членов Боярской думы и столичных чинов была назначена на 12 марта.

О событиях, происшедших 12 марта, сообщает один-единственный источник, достоверность которого сомни­тельна. Этот источник — знаменитая приписка к тексту официальной летописи. Почти все историки согласны меж­ду собой в том, что царь Иван был непосредственно при-частен к составлению названной приписки.

Из летописного рассказа следует, будто 12 марта боя­ре открыто отказались присягнуть на верность младенцу, ввиду чего в думе произошел «мятеж велик и шум и речи многая в всех боярех, а не хотят пеленечнику слу-жити». Среди общего шума и брани тяжелобольной царь дважды обращался к боярам с «жестким словом». Госуда­ревы речи будто бы произвели магическое действие на крамольников: «бояре все от того государского жесткого слова поустрашилися и пошли в переднюю избу (крест) целовати» 2.

Внимательное рассмотрение летописного рассказа об­наруживает в нем множество противоречий и недомолвок. Во-первых, царь был в столь тяжелом состоянии, что боя­ре вынуждены были провести церемонию присяги в пе­редней избе. Очевидно, у больного не было сил для произ­несения речей. Во-вторых, летописец не мог назвать по имени ни одного «мятежника», который бы отказался при­сягнуть наследнику. Перед началом церемонии боярин князь Иван Шуйский заявил, что крест следует целовать

в присутствии царя, но его протест вовсе не означал отказа от присяги по существу. Причиной недовольства старейшего боярина было то, что руководить церемонией поручили не ему, а молодому боярину Воротынскому. Не­сколько нелестных замечаний по адресу Воротынского вы­сказал боярин Пронский, но и он тут же «исторопяся» поцеловал крест. Близкий к царю Федор Адашев заявил, что целует крест наследнику, а не Даниле Захарьину с братьями. «Мы уж от бояр до твоего (царя) возрасту беды видели многие»,— заявил он при этом. Таким обра­зом, Адашев вслух выразил разделявшуюся многими тре­вогу по поводу опасности возврата к боярскому прав­лению.

Критический разбор летописного известия о «мятеже» в думе позволяет установить, что боярские прения носили в целом благонамеренный характер, никто не оказал открытого неповиновения и царь попросту не имел повода к произнесению «жесткого слова». Можно догадаться, что само это слово было сочинено много лет спустя и тогда же вставлено в летопись.

Более достоверный характер носят сведения летописи о том, что родня царя — Старицкие втайне готовились к захвату власти в случае смерти Ивана IV. В дни царской болезни князь Владимир и его мать вызвали в Москву удельные войска и демонстративно раздавали им жало­ванье. Верные Ивану люди потребовали объяснений, тог­да Старицкие стали «вельми негодовати и кручиниться на них». В итоге удельному князю воспретили доступ в по­кои больного.

В день общей присяги удельно-княжеская семья вела себя вызывающе. Приглашенный во дворец князь Влади­мир наотрез отказался присягать младенцу-племяннику и даже угрожал боярину Воротынскому немилостью. Про­тест Старицкого не имел последствий. Подходящее время было упущено: все члены думы уже присягнули наслед­нику. Ближние бояре пригрозили Владимиру тем, что не выпустят его из хором, и принудили целовать крест по­неволе. Мать претендента Евфросиния оказалась более упорной. Ближние бояре трижды ходили к ней на двор, прежде чем она согласилась скрепить крестоцеловальную запись княжеской печатью. Князь Владимир не имел до­стоинств, которые могли бы подкрепить его претензии на трон. Не очень смышленый, вялый юноша, проведший

раннее детство в тюрьме, не играл в событиях самостоя­тельной роли. Душою интриги была Евфросиния, обла­давшая неукротимым характером и глубоко ненавидевшая царя Ивана. Она не могла простить племяннику и его ма­тери гибели мужа и последующих унижений.

Многие знатные бояре выражали сочувствие Старицкие. На то были свои причины. В случае перехода тро­на к «пеленочнику» Дмитрию управлять страной от его имени должен был регентский совет во главе с братьями царицы боярами Захарьиными. Но в глазах княжеской аристократии Захарьины были людьми совсем «молодыми» и худородными. Их стремление «узурпировать» власть вы­звало сильное негодование в Боярской думе. Осуждению подверглись не только Захарьины, но и вся царская семья. Сторонник Старицких боярин князь С. Ростовский во время тайной встречи с литовским послом, происшед­шей вскоре после болезни царя, четко выразил отношение бояр к возможному регентству Захарьиных, сказав, «что их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас (бояр) ими теснит, да и тем нас истеснил, что женился у бояри­на у своего (Захарьина) дочер взял, понял робу свою и нам как служити своей сестре?»3 Знать, пережившая правление Елены Глинской, недвусмысленно заявляла, что не допустит к власти царицу Анастасию Романовну и ее родню.

Когда князь Ростовский был взят под стражу и под­вергнут допросу, он сознался, что в марте 1553 г. княги­ня Евфросиния звала его на службу к князю Владимиру и что в тайных совещаниях сторонников Старицких вме­сте с ним участвовали многие бояре. Накануне дня прися­ги боярин князь Д. И. Немой тайно убеждал членов думы служить дяде «мимо племянника». «А как де служити ма­лому мимо старого?— говорил он.— А ведь де нами вла-дети Захарьиным». Бояре — князь П. Щенятев и дру­гие — также втихомолку говорили: «Чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы уч-нем служити старому — князю Володимеру Ондреевичу». Если верить летописным припискам, симпатии Стариц-ким выражали даже ближние люди царя. Князь Курлятев уклонился от присяги, сказавшись больным. Другой ближ­ний боярин князь Палецкий, поцеловав крест наследнику, тут же уведомил Старицких, что готов им служить. На-

ставник царя Сильвестр открыто осудил решение Захарь­иных не допускать Старицких в царские палаты. «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? Брат вас, бояр, государю доброхотнее»,— будто бы заявил он. «И оттоле,— заключает автор приписок к летописи,— бысть вражда межи бояр (Захарьиных) и Селиверстом и его съветники» 4.

Исход династического кризиса зависел в значительной мере от позиции церкви. Но официальное руководство церкви ничем не выразило своего отношения к претензи­ям Старицких. Замечательно, что летописные приписки вовсе не называют имени Макария и не упоминают о его присутствии на церемонии присяги, немыслимой без его участия. Это наводит на мысль, что ловкий владыка пред­почел умыть руки в трудный час междоусобной борьбы и сохранил нейтралитет в борьбе между Захарьиными и Старицкими.

 Скачать реферат