Шпаргалки Зарубежная литература

Потому само присутствие К. около Замка, — является существенной компонентой самого Замкового ландшафта. Тело К., открывающееся с панорамной высоты в качестве точки, подпадающей под силовые действия более крупных объектов, активно формирует ландшафт с иной позиции, и это находит свое подтверждение в частных фрагментах, в тех картинах, где очевидным оказывается формирующее и трансформирующее учас

тие К. в преобразовании смежной с ним территории.

Можно ли соединить две открывающиеся перспективы в третьей картинке — построить модель, в которой деятельность К. вписывалась бы в замковую систему, и была бы представлена при этом в виде развернутого, а не точечного тела? Здесь мы сталкиваемся с так называемой проблемой «третьего тела», которую поставил в критике платоновской теории идей Аристотель, формулируя платоновские вопросы и перенося их в плоскость реальных проекций.

Задача соединения двух перспективистских картинок — с супервизорской и частной, принадлежащей собственно господину К., — оказывается важной, потому как пока что мы не имели случая показать природу К.–тела (сверху оно открывается как точка, когда же мы встаем в позицию самого К., в позицию К.–созерцателя, мы видим то, что видит сам К., но не имеем возможности видеть К.–тело, его поверхности). В романе эта проблема представлена Кафкой в гениальном воплощении, тело главного героя К. действительно оказывается неописуемым, поскольку не на что опереться в том случае, когда нам (как неким третьим созерцателям по отношению к герою и к автору) хочется рассмотреть К. Роман устроен таким образом, что нам даются либо те картинки, где мы видим мир, положенный К., либо наблюдаем сверху взаимодействие точечных тел без привычных поверхностей тела и лица.

Упражнения с телами. Физика К.–тела определяется его возможностями мгновенного сворачивания в точку и разворачивания в том месте, в котором фокусируется взгляд на смежную реальность. Краем, мембраной К.–тела оказывается смежная с ним реальность — ландшафт, тела других персонажей, линия горизонта т.е. действительность в пределах видимого К. пространства. Лукавство и мастерство автора «Замка» заключается именно в том, что он переключает регистры, не объявляя об этом и не объясняя этого, и мы не всегда бываем поставлены в известность, что именно нами видится — супервизорская действительность или же «частная» от К. идущая картинка, мир, открывающийся в трехмерной глубине или же судьбическая схема, концептуальная композиция.

(Та же самая проблема встает перед нами, когда мы имеем дело с текстами Достоевского: читатель также находится в положении, когда он должен контролировать авторские манипуляции с изменением местоположения — находится ли читатель в точке супервизора — сверхъестественного усмотрителя судеб героев, от которого тянутся нити судьбы, либо в положении героя, которому открывается только ближайшие планы бытия с предстоящими событиями.)

Итак, нам следует привыкнуть к тем мгновенным трансформациям, которые испытывает К.–тело — от нормальных телесных размеров до сжимания до величины предельно малой, точечной, в которой в самый момент сжатия сохраняется нормальная его величина (этот процесс двойного удерживания форм совершенно описан самим Кафкой в его романе «Превращение»). Физика этого точечного тела, должно быть, являет собой нечто происходящее в малом пространстве «черной дыры», в котором плотность столь велика, что поглощается все — информация, свет, предметы, — все это «падает», точнее, западает в сверхплотном точечном пространстве и удерживается, не возвращается вовне, но мы сами сохраняем, фиксируем поглощенную форму собственными усилиями.

Таким образом, в пространстве Замка оказывается тело с двойной физикой (наблюдатель регистрирует, если ему позволяет его дисциплинированное внимание, изменение позиции взгляда). Во взаимодействии с Замком, когда наблюдатель принудительным образом оказывается в позиции супервизора, тело К. сжимается в точку, теснится, перемещается, подобно неодушевленному предмету, выталкивается на периферию Замка, блуждает по его окраине, и только на самой границе оно разворачивается и принимает форму объемного тела со всеми соответствующими «полной» форме достоинствами. Таким образом, только в единственном месте пространства определено место для полной осуществленности К. Но К. разворачивается в своих ландшафтных картинах, это и есть его форма существования в пределах Замка и одновременно форма его свободы: точка, в которой происходит как бы бесконечный процесс фотографирования местности, эта свободная и тайная работа и есть манифестация самостоятельности точки-тела К. (тела, стиснутого до пределов буквы, он-«некто», имя которого произносить не имеет смысла, он вытесняется отовсюду, — из Деревни, из гостиницы, с постоялого двора, из школы, о нем ничего не знают, потому что ничего не хотят знать). Доблесть К. состоит в его желании и способности сопротивляться такому тотальному притеснению. Когда его приравнивают к нулю («какой помощник? какой господин? какой землемер?»), он в режиме чистой длительности воспроизводит себя — напоминаниями, объяснениями, вторжением туда, где быть ему не положено, — вообще всякими своими рискованными и как будто бы бессмысленными действиями он утверждает продолжительность своего существования, проявляя при этом немыслимую изощренность и настойчивость.

Но сколь бы противоположны не были два тела — К. и Замок — между ними есть и определенное сходство. В центре Замка располагается также тело-точка (некто граф), оно абсолютно непроницаемо, вообще на всем пространстве Замка разбросаны эти плотные тела, про которые невозможно ничего сказать, их даже невозможно идентифицировать. Если взять, к примеру, такую важную персону в Замке, как господин Кламм, — на нем сходятся стратегии многих героев романа, но и про него наверняка невозможно ничего сказать, и даже попытки узнать его не заканчиваются успехом: «…человек, которого так часто желают видеть и который так редко доступен, принимает в воображении людей самые разные облики. Например, у Кламма тут, в Деревне, есть секретарь по имени Мом. Да? Ты его знаешь? И он тоже держится всегда в стороне, но все же я его уже видела не один раз, молодой, плотный господин, верно? И на Кламма, по всей вероятности, совершенно не похож. И все же тебе могут попасться на Деревне люди, которые станут клясться, что Мом и есть Кламм, и никто

другой. Так люди сами создают себе путаницу. А почему в замке все должно быть по-другому?» [2]

Даже строгая замковая иерархия не дает нам топологической точности местопребывания замковых тел. Только в маргинальной области Замка, в Деревне, — тела, вынесенные центробежными силами, обретают свою некоторую определенность, они обретают поверхность, которая также зависит от того места, которое эти тела занимают в замковой иерархической системе. Шкала, по которой устанавливается ценность того или иного тела, расположенного на периферии Замка, остается скрытой, и потому тела определяются посторонними им силами. Лица деревенских жителей сформированы болью, страданием, бедностью. К. пытается противопоставить им иные телесные формообразующие силы — любовь (внутреннюю полноту, даже переполненность), сон — стихию забвения и отключенности от внешних принуждений, как особого рода психологические и физиологические формы отключенности, охрану внутреннего пространства. Эти тайные силы, которые проникают вовнутрь тела сквозь внешние телесные загородки-ограничители чужого вторжения, самим Кафкой воспринимались самым болезненным образом. В одном месте в его письмах к Фелице говорится о недостаточном одиночестве, оно всегда нарушается чужим присутствием, влиянием даже далеко расположенных его нарушителей: «Ходил очень далеко, часов пять один, и все же недостаточно один, по совершенно безлюдным полям, для меня все же недостаточно безлюдным».[3]

 Скачать реферат