Дореформенная и пореформенная Россия в изображении А.И.Гончарова

Правда, писатель вовсе не идеализирует свою героиню. Подобно тому как в старой, патриархальной России рядом с глубокими нравственными установлениями присутству­ет и много крайностей, пережитков старого века, обломков многовекового крепостниче­ского уклада жизни, так и в Татьяне Марковне еще живы привычки помещицы-крепостни­цы. Так, например, членов ее семьи в случае болезни лечит врач из города

, тогда как бо­лезни дворни и деревенских жителей врачует знахарка Меланхолиха, от чего люди часто умирают. Бабушке свойственна и ограничен­ность жизненных интересов: «По-прежнему у ней не было позыва идти вникать в жизнь дальше стен, садов, огородов "имения" и, на­конец, города. Этим замыкался весь мир».

Но с первых же страниц знакомства с бабушкой читатель ощущает, что за соблю­дением внешнего ритуала жизни, за гото­вой народной мудростью в этой женщине скрывается собственная, усвоенная годами и опытом мудрость, какая-то недюжинная внутренняя сила. Чувствует это и Райский:

«Но когда Райский пригляделся попри­стальнее, то увидел, что в тех случаях, которые не могли почему-нибудь подойти под готовые правила, у бабушки вдруг выступа­ли собственные силы. и она действовала своеобразно». Ярчайший пример такого «своеобразного" поведения — сцена изгна­ния Нила Андреича Тычкова. Почти полвека преклонявшаяся перед авторитетом этого высокопоставленного чиновника, пуще огня боявшаяся его осуждения, бабушка, нару­шая все законы гостеприимства, буквально спускает с лестницы чванливого старика, перешедшего все границы в своем превос­ходстве над другими, поставившего свой сомнительно приобретенный чин выше знатности и древности рода Бережковой.

Вспомним также, как бабушка избавила Веру от искушения дальнейших встреч с Марком на дне обрыва после трагической ночи: она распорядилась снести с лица зем­ли беседку, как удаляют отжившие куски ко­ры со здорового дерева. Читателя не может не восхищать то, с каким смирением и дос­тоинством несет эта женщина обрушившее­ся на нее горе. Мы невольно верим, что и старая Россия, «другая великая бабушка», полна еще внутренних сил, питаемых опы­том сотен поколений предков.

«Вот что отразилось, — пишет Гонча­ров, — .в моей старухе .: старая, консер­вативная русская жизнь! Не жили ли старые наши поколения и старшие, господствовав­шие и управлявшие нашими судьбами представители этих поколений или лучше сказать, не спали ли они под навесом старой мудрости, пробавляясь преданиями, хотя и соглашались (как бабушка в спорах с внуком) про себя, что надо жить иначе, но боялись, беспокоились, как она, и пятились в страхе от всего нового, зажимая глаза, и, когда нельзя было уйти назад, уступали не­охотно, и тогда сквозь обветшавшую, не­годную мудрость пробивались свежие рус­ские силы здравого смысла? »[7,15].

Как видим, писатель ставит в вину старо­му поколению гордое нежелание смотреть в глаза веяниям новой жизни, и потому вина за падение Веры тяжелым гнетом ложится на плечи бабушки.

Вывод к третьей главе

По своей новой концепции роман оказался направленным на защиту патриар­хальных усадебных отношений и на ниспровержение демокра­тического движения с его «жалкими и несостоятельными докт­ринами материализма, социализма .». В нем крепостническая усадьба управляется не Затертым и даже не Штольцем, а пред­ставительницей своих исконных владельцев, «столбовой дво­рянкой» Бережковой, управляется по-старому, без всяких нов­шеств, но обнаруживает не упадок, а процветание, и называет­ся не Обломовкой, а Малиновкой. В усадьбе живет и несет в себе ростки будущего веселая и по-своему деятельная моло­дежь — Марфинька, Викентьев. Но рядом есть и симптомы на­стоящего, идейного пробуждения дворянства. В лице Райского писатель хотел показать «проснувшегося Обломова», в глаза которому блеснул «сильный, новый свет» предстоящих ре­форм'. Это человек либерального склада, «рыцарь свободы .». Еще дальше могла бы пойти Вера. От раннего замысла в ней остались и способность «подать руку пылкому товарищ}», и да­же готовность «уйти из дома». Она могла бы совсем освобо­диться из-под власти патриархально-домостроевских начал.

Но Райский и Вера сталкиваются с таким резким отрица­нием этих начал, что невольно превращаются в их защитников. Отрицание это исходит от политического ссыльного Волохова. Теперь это уже не петрашевец, но выразитель демократических идей 60-х годов, представитель молодежи, усвоивший «злокоз­ненные» идеи «Русского слова». Он отрицает собственность, презирает дворянскую государственность, пытается поколебать святыни религии, подрывает устои нравственности, пропове­дует идеи материализма и свободной любви. И за ним спра­ведливо упрочивается репутация «циника», «отверженца», «парии», человека, «объявившего войну обществу»

В многозначительном эпилоге романа рисуются четыре фигу­ры, нами охарактеризованные: Райский, Вера, Марфинька и ба­бушка. «А за ними, — пишет автор, — стояла и сильно их влекла к себе ещё другая, исполинская, другая великая бабушка — Рос­сия». В свете этих слов сам образ Татьяны Марковны приобретает обобщенное, символическое значение. Не случайно сам Гончаров в одном из писем говорил о том, что «в бабушке, как клочок неба в пруде, отразилась сильная, властная, консервативная часть Руси».

Заключение

Среди судеб великих русских писателей XIX века гончаровская, казалось бы,— одна из благополучных. Его книги еще при жизни их создателя стали классикой, он не пережил ни хулы скептических потомков, свергавших даже Пушкина, ни советских запретов на еретические произведения знаменитых авторов (Достоевского или Лескова, к примеру). И вместе с тем в трактовке его произведений на протяжении десятилетий отчетливо проявлялось «небрежение» самим их существом. Наибольший резонанс получили те критические публикации, что рождались в обстановке полемики и часто отражали взгляды самих критиков в большей мере, чем говорили об искусстве романиста. То были статьи «по поводу» романов Гончарова, а не о них.

Интерес читателей к наследию романиста то падал, то возгорался вновь, но эти «приливы» и «отливы» связывались обычно со случайными обстоятельствами и почти не влияли на общую оценку его произведений. Так и предстал Гончаров в год своего столетнего юбилея автором, роль которого в литературном процессе признана, но не объяснена. В 1912 году прозвучали, к примеру, такие оценки: «загадочный писатель», «странное, неожиданное и резко-оригинальное явление в русской литературе» .

В наше время Гончаров, включенный в число надежных критических реалистов, переиздавался очень широко (была проделана серьезная текстологическая работа), однако научное освоение его наследия тормозилось обязательностью для всех советских литературоведов следовать набору идеологических клише. Наличие высказываний о Гончарове революционно-демократической критики дополнительно усложнило ситуацию: ее авторитет вставал на пути самостоятельной трактовки. Когда уже в послесталинское время среди пушкинистов, лермонтоведов, исследователей Толстого, Достоевского и Чехова развернулась борьба мнений, гончароведы, в основном, следовали за Добролюбовым и по-прежнему обсуждали социальную природу обломовщины. Под видимостью благополучного спокойствия в науке о Гончарове скрывался застой: работы о романисте на русском языке гласно и негласно исходили из приятия его творчества как бытописательского, отчужденного от вечных проблем бытия.

 Скачать реферат