Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в

Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» при­водили к непримиримому столкновению с несовершенством окру­жающей действительности, а само это несовершенство осознава­лось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каж­дое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть. Отсюда мысль Достоевского о том, что «чел

овек на земле суще­ство только развивающееся, следовательно, не оконченное, а пере­ходное».

Эти вопросы остро переживали герои Достоевского, Тургене­ва, Толстого.

Вопрос о смысле человеческого существования здесь постав­лен с предельной остротой: речь идет о трагической сущности прогресса, о цене, которой он окупается. Кто оправдает челове­ческие жертвы, которые совершаются во благо грядущих поко­лений? Имеют ли право будущие счастливые поколения цвести и благоденствовать, предав забвению то, какой ценой куплена им эта гармония? Базаровские сомнения потенциально содержат в себе проблемы, над которыми будут биться герои Достоевского от Раскольникова до Ивана Карамазова. И тот идеал «мировой гармонии», к которому придет Достоевский, будет включать в свой состав не только идею социалистического братства, но и на­дежду на перерождение самой природы человеческой вплоть до упований на будущую вечную жизнь и всеобщее воскресение.

«Черт знает, что за вздор! — признается Базаров Аркадию.— Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие не­приятности, портит свою жизнь». Базаров-естествоиспытатель скептичен, но скептицизм его лишен непоколебимой уверенности. Рассуждение о мировой бессмыслице при внешнем отрицании за­ключает в себе тайное признание смысла самых высоких челове­ческих надежд и ожиданий. Если эта несправедливость мирового устройства—краткость жизни человека перед вечностью времени и бесконечностью пространства—осознается Базаровым, тревожит его «бунтующее сердце», значит, у человека есть потребность по­иска более совершенного миропорядка. Будь мысли Базарова полностью слиты с природными стихиями, не имей он как чело­век более высокой и одухотворенной точки отсчета, откуда бы взялось в нем это чувство обиды на земное несовершенство, не­доконченность, недовоплощенность человеческого существа. И хо­тя Базаров-физиолог говорит о бессмыслице высоких помыслов, в подтексте его рассуждений чувствуется сомнение, опровер­гающее его же собственный вульгарный материализм.

Не умея ответить на роковые вопросы о драматизме любви и познания, о смысле жизни и таинстве смерти, Базаров хочет, ис­пользуя ограниченные возможности современного ему естество­знания, заглушить в сердце человеческом ощущение трагической серьезности этих вопросов. Но, как незаурядный человек, герой не может сам с собою справиться: данные естественных наук его от этих тревог не уберегают. Он склонен, как нигилист, упрекать себя в отсутствии равнодушия к презренным аристократам, к не­счастной любви, поймавшей его на жизненной дороге; в минуты отчаяния, когда к нему подбирается «романтизм», он негодует, топает ногами и грозит себе кулаком. Но в преувеличенной дер­зости этих упреков скрывается другое: и любовь, и поэзия, и сер­дечное воображение прочно живут в его собственной душе.

Русский герой часто пренебрегает личными благами и удобст­вами, стыдится своего благополучия, если оно вдруг приходит к нему, и предпочитает самоограничение и внутреннюю сдержан­ность. Так его личность отвечает на острое сознание несовершен­ства социальных отношений между людьми, несовершенства че­ловеческой природы, коренных основ бытия. Литературный герой 60-х годов отрицает счастье, купленное ценой забвения исчезнув­ших, забвения отцов, дедов и прадедов, считает его недостойным чуткого, совестливого человека.

Но в то же время этический максимализм героя 60-х годов обнаруживает не только сильные, но и слабые стороны. Многие русские писатели с опасением замечали, что «новый человек», на­пример, свободный в творческом порыве к новой жизни, несет в себе как преимущества смелого новатора, так и слабости безог­лядного радикала, способного подрубить живое дерево националь­ной культуры, порвать связь времен. Эту опасность чувствовал в «Дворянском гнезде» Тургенев, ее чувствовал и предостерегал от нее Гончаров в романе «Обрыв».

Тот же самый этический максимализм порождал иногда скеп­тическое отношение к окружающему, а то и типичную русскую хандру, апатию . «обломовщину». Гончаров в своем гениальном «Обломове» глубоко исследовал феномен русской национальной силы и слабости. М. М. Пришвин писал, что «никакая «положи­тельная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя .

Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, на­правленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, а только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противо­поставлена обломовскому покою»[6,132].

Но трагедия Обломова заключалась в том, что дальше крити­ки деловой штольцевщины он не шел и не был способен пойти. Широта его претензий к миру вырождалась в бесплодное про­жектерство и пустые словопрения.

Был такой тип русской жизни—Обломов. Он все ле­жал на кровати и составлял планы. С тех пор прошло много времени. Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестья­нин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интел­лигент, а и рабочий. Достаточно посмотреть на нас, как мы заседаем, как мы работаем в комиссиях, чтобы сказать, что старый Обломов остался и надо его долго мыть, чистить, тре­пать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел. На этот счет мы должны смотреть на свое положение без всяких иллюзий.

Духовный максимализм, гигантомания нередко оборачивались тем, что все относительное, конечное, все устоявшееся и закреп­ленное, все ушедшее в уют, считалось мелким, буржуазным, фи­листерским. Эта черта в характерах русских героев была надеж­ным противоядием мещанству в любых его формах и обличьях. Но, достигая предельных высот, максималист впадал в крайности отрицания всего относительного, временного, преходящего. Это глубоко ощущал и проникновенно изображал Тургенев в судьбе многих своих героев и особенно в судьбе Базарова—трагической русской натуры, оставшейся «при широком взмахе без удара». Нелюбовь ко всему конечному и ограниченному, радикальное презрение к «постепеновщине» Тургенев считал национальной трагедией и на протяжении всего творчества искал ей противо­ядия в характерах умеренных и добропорядочных, деловых, не замахивающихся на большое.

Вывод к первой главе

Итак, мы видим, что во второй половине 60-х годов наступает расцвет романа и по­вести о «новых людях». В этой беллетристике воспроизводилась история духовного формирования передового разночинца и изобра­жалась деятельность революционера демократического периода освободительного движения.

 Скачать реферат