Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в

Поставив перед собой цель изобразить положительно прекрас­ного человека, он осознает безмерную трудность этой задачи. Так, в письме А.Н.Майкову Достоевский пишет о замысле ро­мана «Идиот»: «Идея эта — изобразить вполне прекрасного че­ловека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно» [12, 241]. И далее, в письме к С.А. Ивановой, добавляет: «Все писатели, не только наш

и, но даже все европей­ские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, - всегда пасовали, потому что это задача безмерная » [12, 251]. Но Достоевский все же ставит пред собой эту «безмерную задачу» как реальную. Писатель считает, что, хотя абсолютное добро и красота недостижимы, но человек выражает свое страстное стремление к ним через образы искусства и рели­гиозный поиск. В этом величайшее назначение искусства. В том же письме он снова говорит об образе Христа как о своем эти­ческом идеале: «На свете есть только одно положительно прекрас­ное лицо - Христос » [14, 251]. Положительные герои мировой литературы оказываются, по мнению Достоевского, тем ближе к идеалу, чем явственнее просвечивает в них первоз­данный Божественный лик.

Достоевский высоко ценил образы мировой литературы, воп­лощающие «положительную красоту» человека. Особенно выде­ляет он образы Дон Кихота, Жан Вальжана, Пиквика, Татьяны Лариной, Лизы из «Дворянского гнезда». Все эти фигуры род­ственны именно своей самоотверженностью. Это же качество от­личает и положительного героя Достоевского - кня­зя Мышкина. Он искренне отрешается от себя, искренне занят более другими, нежели собой, чужая боль для него - это своя собственная боль. Подобное смещение акцента со своего собственного эго на личность другого челове­ка, способность забыть о себе — вот тот редкий дар, которым обладают любимые герои Достоевского.

Этико-эстетический идеал писателя объемлет человеческую жизнь в целом, дает перспективу развития личности, взаимоотно­шений личности и общества: «После появления Христа, как идеа­ла человека во плоти, стало ясно, как день, что высочайшее по­следнее развитие личности именно и должно дойти до того (в са­мом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб че­ловек нашел, осознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраз­дельно и беззаветно. И это величайшее счастье. Таким образом, закон я сливается с законом гуманизма, и в слитии оба, и я и все (по-видимому, две крайние противоположности), взаимно уничтоженные друг для друга, в то же самое время достигают и высшей цели своего индивидуального развития, каждый особо.

Это-то и есть рай Христов. Вся история, как человечества, так отчасти и каждого отдельно, есть только развитие, борьба, стремление и достижение этой цели» [20, 172]. Таким образом, красота осмысляется как духовность, как нравственный подвиг.

Красота – это идеал. Но, как мы знаем идеал, еще до сих пор не определен. В этом мы убедились. А вот положительный человек есть и будет во все времена – это глубоко нравственный, беспокойный, «особенный», часто ошибающийся, потому что ищет новые пути для совершенствования себя и других.

3.3.Князь Мышкин и Рахметов как ипостаси Христа

При всей напряженности гуманистических исканий русской литературы XIX века она располагает лишь двумя героями, в которых воплощено авторское представление об абсолютно идеальной личности. Таковы Рахметов из «Что делать?» Чернышевского и князь Мышкин из «Идиота» Достоевского. Оба эти героя несут на себе печать мировоззренческой, эмоционально-психологической и даже психической индивидуальности их создателей.

В идеальном Рахметове поражает прежде всего его интеллектуальное могущество. В семнадцать лет он уже превосходит ученостью Лопухова и Кирсанова. Он гениальный читатель: его первое знакомство с серьезной литературой длится 82 часа подряд и заканчивается 14-часовым сном-обмороком! К двадцати двум годам Рахметов уже освоил все учения предыдущей и современной ему социально-политической мысли. Он воспринимается беспрекословным авторитетом, своего рода интеллектуальным гуру в кругу своих ближайших сподвижников и единомышленников. Он изощренный психоаналитик: в сердечной драме Веры Павловны он разобрался так же точно, как «гостья» из ее Первого сна.

Рахметов «сверхчеловечен» не только интеллектуально, но и в жизненной практике. Поволжскому люду он известен под именем легендарного Никитушки Ломова. Возвратившись с Волги, он предается яростному пятилетнему самообразованию, а затем вновь отправляется в массы, но уже на Запад, для исследования революционных настроений тамошних народов. Описание этих маршрутов подчеркнуто фантастично: « .Объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени - так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» - зачем же? - «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо-Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три-четыре «нужно» будет ему быть».

Невероятность душевных сил Рахметова усилена его богатырским здоровьем: «Стал очень усердно заниматься гимнастикою; это хорошо, но ведь гимнастика только совершенствует материал, надо запасаться материалом, и вот на время, вдвое больше занятий гимнастикою, на несколько часов в день, он становился чернорабочим по работам, требующим силы: возил воду, таскал дрова, рубил дрова, пилил лес, тесал камни, копал землю, ковал железо; много работ он проходил и часто менял их, потому что от каждой новой работы, с каждой переменой получают новое развитие какие-нибудь мускулы. Он принял боксерскую диэту: стал кормить себя - именно кормить себя - исключительно вещами, имеющими репутацию укреплять физическую силу, больше всего бифштексом, почти сырым, и с тех пор всегда жил так».

Очерк сверхчеловеческих возможностей Рахметова венчается знаменитой историей с лежанием на гвоздях.

Все это балансирует на грани здравого смысла и вкуса, и Тургенев зло спародировал этот гомерический оттенок жизнеописаний Рахметова в романе «Новь»: «Нежданов вернулся к себе в комнату и пробежал отданные ему письма. Молодой пропагандист в них толковал постоянно о себе, о своей судорожной деятельности; по его словам, он в последний месяц обскакал одиннадцать уездов, был в девяти городах, двадцати девяти селах, пятидесяти трех деревнях, одном хуторе и восьми заводах; шестнадцать ночей провел в сенных сараях, одну в конюшне, одну даже в коровьем хлеве (тут он заметил в скобках, с нотабене, что блоха его не берет); лазил по землянкам, по казармам рабочих, везде поучал, наставлял, книжки раздавал и на лету собирал сведения; иные записывал на месте, другие заносил себе в память, по новейшим приемам мнемоники; написал четырнадцать больших писем, двадцать восемь малых и восемнадцать записок (из коих четыре карандашом, одну кровью, одну сажей, разведенной на воде); и все это он успевал сделать, потому что научился систематически распределять время, принимая в руководство Квинтина Джонса, Сверлицкого, Каррелиуса и других публицистов и статистиков. Потом он говорил опять-таки о себе, о своей звезде, о том, как и в чем именно он дополнил теорию Фуриэ; уверял, что он первый отыскал наконец «почву», что он «не пройдет над миром безо всякого следа», что он сам удивляется тому, как это он, двадцатидвухлетний юноша, уже решил все вопросы жизни и науки - и что он перевернет Россию, даже «встряхнет» ее!» [1,90].

 Скачать реферат