Жанровое своеобразие сказок М.Е. Салтыкова-Щедрина

Сказки Салтыкова-Щедрина заметно отличаются от народных, и поиски параллелей, а тем более прямых сюжетных заимствований всякий раз оказывались несостоятельными.

Салтыков-Щедрин-сказочник использовал различные жанры народного творчества: сказки о животных, волшебные, сатирические, народный кукольный театр, лубочную картину, пословицы и поговорки. Очевидно, что сказочный мир писателя не раств

оряется в народнопоэтической стихии, что «щедринская сказка самостоятельно возникала по типу фольклорных сказок, а последние способствовали ее формированию» [2;75].

«В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и на свет глядючи радовался» [4;143] - зачин, настраивающий на привычный сказочный лад, сразу же последующими строками нейтрализуется, и неопределенно-прошедшее фольклорное время переключается в щедринское настоящее: «И был тот помещик глупый, читал газету «Весть» и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое» [4;145]. Помещичья тупость, выливающаяся в чтение махрово-крепостнической газеты «Весть», и помещичья дебелость- это и фарсово-комическое сближение в фольклорном духе, и социально-сатирическая характеристика. Дальше в комическом же ключе преподносится история совершено реальных отношений помещиков и крестьян после отмены крепостного права.

Глупый помещик полон страха, что мужики у него все добро «приедят». «Освобожденные» крестьяне «куда ни глянут - все нельзя, да не позволено, да не ваше!». Не стало житья мужику. Вконец отчаявшиеся крестьяне взмолились: «Господи! легче нам пропасть и с детьми малыми, нежели всю жизнь так маяться!» [4;149]. Следующая фраза очень важна в общем композиционном строе сказки: исполнилось желание мужиков, «услышал милостивый бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика» [4;153]. С этих строк читатели становятся живыми свидетелями фантастического, сказочного «эксперимента», который предложен сатириком: что же могло бы статься с помещиком, если лишить его крестьян, оставить наедине с самим собой, на полном, так сказать, самообеспечений.

Разворачиваются комические сцены и диалоги, в которых исследуются все происходящие с глупым помещиком превращения: эпизоды с актером Садовским, с четырьмя генералами, с капитан-исправником. Каждый из этих отрывков представляет собой как бы завершенный анекдотический сюжет, весь комизм которого раскрывается в общем контексте сказки. Постепенно, от раза к разу, обнаруживаются все новые «готовности» помещика, которые в полной мере и силе проявляются в заключительной части (полное одичание, превращение в «человеко-медведя»).

Фантастические перемены случаются с щедринским героем: «Сморкаться уж он давно перестал, ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что такой способ прогулки есть самый приличный и самый удобный. Утратил даже способность произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клич, среднее между свистом, шипеньем и рявканьем» [4;160].

Любопытно в этом отношении сравнение сказочных сюжетов «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил» и «Дикого помещика». В первом случае у глупых, беспомощных, но привыкших властвовать генералов, чудом оказавшихся на необитаемом острове, срабатывает инстинкт самосохранения, и они отыскивают неизвестно как попавшего на остров мужичину, который их поит и кормит, спасает от голодной смерти и переправляет на лодке через «океан-море» в Петербург. Во второй сказке глупый и самонадеянный помещик, наоборот, мечтает освободиться от мужиков («Одно только сердцу моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!» [5;144]), а те в свою очередь молят бога, чтобы избавиться от притеснений помещика. И все дальнейшее течение сказки - как бы еще одно вероятное продолжение истории с генералами (это то, что случилось бы с ними, если бы не отыскался мужик; они бы вконец одичали, озверели). Салтыков-Щедрин в «Диком помещике» словно бы до логического завершения доводит свои сказочно-сатирические предположения.

Последующие ситуации, саркастически выписанные, яркие гротескные образы также неразлучны с элементами фольклора: постоянными эпитетами («тело белое», «пряник печатный», «звери дикие»), троекратиями (три человека «чествуют» помещика дураком), присказками («и начал он жить да поживать») и т. д. И за все тем проступает главный, уже не сказочный намек: мужиком живет Россия, трудом его и заботами; подневольный мужичий труд сохраняет помещичью дебелость.

Разумеется, можно говорить лишь об особом, близком к фольклору стилистическом ореоле щедринских сказок, продолжающих постоянные темы и образы его сатирико-публицистических циклов. Обильно используя типично фольклорные элементы, писатель стремился овладеть вниманием новой массовой аудитории, хорошо, не понаслышке, знакомой с народной поэзией.

Но несомненно и то, что с фольклором сказки Салтыкова-Щедрина связаны не только наличием в них определенных устно-поэтических деталей и образов, существенно влияющих на повествовательный слог. Зависимость от фольклорного опыта далеко не всегда буквальна, цитатна. В щедринских сказках есть и нечто более важное, сближающее их с народной поэзией: есть истинно народное миропонимание. Оно выражается в самом пафосе сказок для народа, в авторских представлениях о добре и зле, о нищете и богатстве, о суде правом и неправом, о решительном преобладании враждебных народу сил и вместе с тем о неминуемом торжестве разума и справедливости. Пускай отовсюду изгнана совесть, пускай отворачиваются от нее и жалкий пропойца, и кабатчик, и квартальный надзиратель, и финансист - уже явилось в мир «маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама» [ 4;23].

Даже там, где зло явно и недвусмысленно одерживает верх над беззащитностью, робостью, страхом, прекраснодушием, пассивностью (ср. сказки «Самоотверженный заяц», «Добродетели и пороки», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель», «Карась-идеалист» и др.). автор вершит над ним суд, выносит суровый, обжалованью не подлежащий сатирический приговор, давая понять, что вместе со злом осуждает всех его вольных и бессознательных потатчиков.

Салтыков-Щедрин не спешит изображать повергнутыми тех, кто сохранял командные высоты в жизни. Наоборот, он всячески подчеркивал нелепый, бесчеловечный характер разрешения подавляющего большинства жизненных конфликтов.

Аудитория у щедринской сказки, безусловно, более массовая, чем у многих других произведений Салтыкова-Щедрина, но характер этой массовости совершенно особенный, непостоянный, изменчивый в пределах всего сказочного цикла. То предполагаемая автором читательская аудитория заметно расширяется, свободно и непринужденно включая в свой вероятный состав крестьян, отходников, мастеровых, то она, казалось бы, вновь почти исключительно представлена прежним щедринским читателем-интеллигентом, хотя и понятым в широких рамках общедемократического движения в России. Внутренняя многожанровость щедринских сказок (разнообразие авторского определения жанра: «Ни-то сказка, ни-то быль», «Разговор», «Поучение», «Сказка-элегия», просто «Сказка»), обширный диапазон тем, идей, образов позволяют говорить о разновеликом, для каждой отдельно взятой сказки не совпадающем читателе-адресате.

 Скачать реферат