Бунин

Каждая из пяти книг «Жизни Арсеньева» заключает в себе этапы, вехи этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружающая природа; первая увиденная смерть; религия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом Георгием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стремление познать мир и первые путешествия. И – уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) – смутн

ое желание выразить, сказать себя, томление от невозможности это сделать, – первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом.

Вторая книга начинается с описания дороги и нового чувства маленького героя: «Я впервые почувствовал поэзию забытых больших дорог, отходящую в преданье русскую старину». И далее: «В чем заключалось очарованье того… что я почувствовал тогда? В ощущенье России и того, что она моя родина? В ощущенье связи с былым, далеким, общим, всегда расширяющим нашу душу, наше личное существование, напоминающим нашу причастность к этому общему?» Эти слова рождают множество мыслей и ассоциаций: большие дороги России, ощущение связи с нею, с ее прошлым, сознание своей сопричастности всему этому, не утраченному до конца дней. В этом – истоки дней. В главе II тема повторяется: «Очень русское было все то, среди чего я жил в мои отроческие годы».

Самая важная часть «Жизни Арсеньева» – книга пятая. В ней говорится об окончательном формировании Арсеньева в поэта. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, случайной и неинтересной работы, душевной депрессии. Арсеньев как бы перешагивает весь этот период. Оставшись наедине с самим собой после расставания с любимой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с самим собой и с миром, – с тем, что он стремится выразить в слове и что не дается ему. И эта борьба за самое главное счастье – научиться «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания»[152] – заслоняет все другие чувства и стремления. И в один прекрасный день счастье творчества вдруг открывается ему, когда на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит спокойствие и очень простое решение: «без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать – всякие мысли, чувства, наблюдения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен писать обо всем, что наблюдает и чувствует. Так рождается чувство долга художника, столь же органичное, сколь и сама потребность творчества.

Художник, навечно запечатлевший ужасающую сирость крестьянской Руси, ее исторически предельный тип «идиотизма деревенской жизни», он ныне вспоминал: «Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких все возрастало в ней. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности? И что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету, деятельности невидной, неспешной, серой? Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что – «карету мне, карету!»[153] Говорит писатель и о давно известной пагубной страсти русских – выпивке. «Мужики так и говорят по водку: “Как можно! От ней в человеке развязка делается!” Знаменитое “Руси есть веселие пити” вовсе не так просто, как кажется. Не родственно ли с этим “велением” и юродство, и бродяжничество, и радения, и самосжигания, и всяческие бунты… »[154] А, учитывая, что «первобытно подвержен русский человек природным влияниям»[155], то «вольность… была присуща в прежние времена на Руси далеко не одному дворянству…»[156]

Но несмотря на все недостатки, все парадоксы русской души, писатель гордился тем, что он – русский: «Гордость чем? Тем, конечно, что мы… русские, подлинные русские, что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть…»[157] И даже находясь вдали от своей родины (как раз во время создания романа), он никогда не забывал об этой гордости: «…Гордости Россией и всем русским … было в излишестве. И не один Ростовцев мог гордо побледнеть тогда, повторяя восклицание Никитина: “Это ты, моя Русь державная!“»[158] Роман «Жизнь Арсеньева» служит еще одним подтверждением этому.

Теперь для него гордость за Россию – это гордость за Россию прежнюю, какой она была до революции. Но не могло величие такой могучей страны бесследно кануть в Лету? Поэтому еще раз хочу повторить вопрос, который лейтмотивом проходит через, наверное, все произведения Бунина эмигрантского периода: «Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены?»[159] Следует отметить: употребляя местоимение «мы», писатель берет на себя ответственность за творящееся в России наравне со всеми остальными. Мне кажется, он в некоторой степени даже винит себя за то, что случилось.

Вина же наша в том, что мы забываем уроки, которые дала нам история. Мы снова и снова повторяем те же ошибки. И не случайно писатель все время наказывает нам: нужно «помнить и блюсти свою кровь».[160]

В эмиграции вопрос о будущем оставался для Бунина подернутым густой мглой, он иногда лишь смутно возникал. Осталось только прошлое как исходная причина наступившей трагедии, осталось чувственное восприятие былой действительности. Мыслями и душой он стремился в Россию. Последние годы жизни старого писателя были омрачены особо острой нуждой: постоянно недоставало денег на лечение, квартиру, уплату налогов, долгов. Но особую тоску и безнадежность неутомимый труженик и подвижник писательского ремесла испытывал при мысли, что книги его, никому не нужные, будут пылиться на книжных полках. Были у него основания для сомнений, ведь при жизни не выпало на долю писателя громкой славы, хотя и не был он обойден высокими почестями (присвоение звания академика императорской Академии наук в 1909 г., присуждение Нобелевской премии в 1933 г.). Однако произведения его выходили за рубежом нечасто, лишь сотнями экземпляров, и были известны самому узкому кругу читателей.

В письмах и дневниках Бунин говорит о своем желании возвратиться в Москву. Например, Телешову: «Я сед, сух, худ, но еще ядовит. Очень хочу домой»[161]. Но в старости и в болезнях решиться на такой шаг было не просто. Главное же – не было уверенности, сбудутся ли надежды на спокойную жизнь и на издание книг. Указ советского правительства 1946 года «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи .» писатель назвал «великодушной мерой». Однако ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946), растоптавшее А. Ахматову и М. Зощенко, навсегда отвратило писателя от намерения вернуться на Родину. Он представлял себе обстановку в советской России и прекрасно знал, что по заказу сверху он работать не сможет и также не будет скрывать правды. Вероятно поэтому, а может быть, еще по каким – либо соображениям, Бунин так и не вернулся в Россию, всю жизнь, страдая из – за разлуки с Родиной. Он отказался от званий и наград, от денег и дачи, от всего – и умер в своей маленькой квартирке на улице Оффенбаха, в Париже, так и не увидев больше своей Родины.

Страница:  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
 16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 


Другие рефераты на тему «Литература»:

Поиск рефератов

Последние рефераты раздела

Copyright © 2010-2024 - www.refsru.com - рефераты, курсовые и дипломные работы