Русская сатира и юмор второй половины XIX – начала XX века

Может быть, потому, что смеялась она не так громко.

Юмор Тэффи — думающий, сострадающий, а иногда и страдающий, чего почти нет у Аверченко периода его расцвета, когда его называли королем юмора.

Король смеялся. Это он потом загрустил. Когда потеря и успех, и славу, и родину .

И это было — как нож в спину. Дюжина ножей.

Названия его книг — словно вехи на его жизненном пути: «Весе

лые устрицы» — «Зайчики на степе» — «Позолоченные пилюли» — «Сорные травы» — «Волчьи ямы» — «Кипящий котел» — «Отдых на крапиве» — «Рассказы циника» .

И еще очень много книг. И много журналов. А всей жизни — сорок четыре года. Возраст Чехова.

Тэффи сказала о нем: «Он русский чистокровный юморист, без надрыва и смеха сквозь слезы. Место его в русской литературе свое собственное, я бы сказала — единственного русского юмориста».

Гоголь и Чехов не были русскими юмористами. Они были русскими писателями.

Самый молодой из сатириконцев, Аркадий Бухов, родившийся в год смерти Салтыкова-Щедрииа и Минаева и, словно спеша заменить их обоих, писавший и смешную прозу, и смешные стихи,— однажды в своем рассказе сказал: «Каждый смеется, как может, Особенно когда ему хочется плакать».

Ах, жизнь полна суровости,

Заплачешь над судьбой:

Единственные новости —

Парад и мордобой.

Поэт, пришедший к этому смешному и грустному выводу, был до того скромен, что даже стеснялся быть собой, а потому нацепил на себя маску распоясавшегося, наглого обывателя. Вместо того, чтобы держать объект сатиры на расстоянии, соорудить из него какого-нибудь Козьму Пруткова или генерала Дитятина, он нацепил его маску на самого себя. Он вложил в него не чужую, не придуманную, а свою собственную душу. В сатирический образ — собственную душу!

Он смеялся над тем, чего следовало бояться. И смеялся тогда, когда было совсем не смешно. А когда было смешно — не смеялся.

Он ушел из «Сатирикона», который не решался больше смеяться над несмешным, предпочитая смеяться над смешным,— что подходит юмору, но никак не сатире. Задача сатиры — несмешное делать смешным. Даже страшное делать смешным.

Вероятно, он и тут не был собой, потому что совсем не боялся страшного.

И когда он ушел на войну — маленький, тщедушный, самый невоенный из всех сатириков, может быть, за все времена,— причем ушел добровольцем, — разве он был собой? Он был солдатом, героем — но только не собой.

Потом, в эмиграции, вдали от себя, потому что себя он оставил в России, он, конечно, не был собой. Там, вдали от себя, он вспоминал свою жизнь, свою литературную работу. Она начиналась в Житомире, где его выгнали из гимназии и приютили в плохой провинциальной газете, которая платила своим сотрудникам не деньгами, а контрамарками в плохой провинциальный театр. Ему всю жизнь платили чем-то не тем, словно не ему, а кому-то другому. Потому что он стеснялся быть собой.

Он жил в эмиграции, оставаясь при этом в России. И однажды, проходя по чужой, заграничной улице, он бросился тушить чужой, заграничный пожар. Разве он был пожарником? Он был всего лишь случайный прохожий. Но он помог погасить пожар.

Л потом пришел домой и умер.

Не дома, конечно, потому что шил он в чужой стране.

Но умер он по-настоящему.

Его звали Саша Черный. Кто-то мог бы подумать, что оп и тут не был собой, потому что это был его псевдоним, а настоящее имя — Александр Михайлович Гликберг. По все знали его как Сашу Черного. И только под этим именем он мог быть собой. И русская девочка в нерусской стране спросила у писателя Куприна: «Это правда, что больше нет моего Саши Черного?»

Но Куприн ей ответил, что ее Саша Черный есть, потому что человек умирает, как умирают листья на дереве. А само дерево остается, и Саша Черный будет еще долго жить, потому что сделанное им сделано навсегда и овеяно юмором, который сам по себе бессмертен.

Заключение

Бессмертен юмор. И тем бессмертной, чем трудней и смертельней времена, чем неблагоприятней они для юмора.

А они бывали весьма неблагоприятными. Потому что доля шутки — доля правды.

И бывало шутке трудно, и бывало невесело. Как правде.

И запрещали ее, и гнали, и преследовали. Как правду.

И отправляли в ссылку, и заточали в крепость. Как правду.

И притесняли, третировали, зажимали ей рот.

Времена ведь как люди: они любят посмеяться лад другими временами, но не терпит смеха над собой. Время Щедрина охотно смеялось над временем Гоголя, время Чехова — над временем Щедрина. И даже заявляло, что ему нужны Щедрины. Не Чеховы, не Аверченки, а именно Щедрины.

И оно их имело. Потому что и Гоголь, и Чехов, и Щедрин смеются и над грядущими временами. Какое время ни наступит, сатирики прошлого смеются и над ним.

Вот почему юмор бессмертен.

Когда у старика Демокрита спросила, как он понимает истину, он ответил коротко:

— Я смеюсь.

Список использованной литературы

1. Бухов А. Антология сатиры и Юмора России XX века. – М.: Том 40. Эксмо, 2005. – 672 с.

2, Евстигнеева Л. Жкрнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. – М.: Наука, 1968. – 454 с.

3. Сатира и юмор первой половины XX века. – М.: Дрофа, 2003. – 400 с.

Страница:  1  2  3 


Другие рефераты на тему «Литература»:

Поиск рефератов

Последние рефераты раздела

Copyright © 2010-2024 - www.refsru.com - рефераты, курсовые и дипломные работы