Философия Ницше

Исходя из «метафизики ужаса» Шопенгауэра, Ницше стремился отыскать контрпозицию христианству и находил ее в символе или мифе разорванного на куски Диониса, в раздроблении первоначала на множество отдельных судеб, на мир явлений, называемых им «аполлоновой частью». То первоначало, которое Шопенгауэр назвал волей, есть основа бытия, оно переживается непосредственно, и прежде всего через музыку. О

т прочих видов искусства музыка, по мнению Ницше, отличается тем, что она выступает непосредственным отражением воли и по отношению ко всем феноменам реального мира является «вещью в себе». Поэтому мир можно назвать воплощенной музыкой так же, как и воплощенной волей.

Ницше обрушивался на один из главных постулатов христианской веры в вечное существование по милости Бога в потустороннем мире. Ему казалось абсурдом то, что смерть должна быть искуплением первородного греха Адама и Евы. Он высказал поразительную, на первый взгляд, мысль о том, что чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти. И как можно жить, не думая о смерти, а зная о ее неумолимости и неизбежности, не бояться ее? Древние греки, чтобы выдержать такое понимание реальности, создали свою трагедию, в которой происходило как бы полное погружение человека в смерть. Причину заката древнегреческой трагедии Ницше усматривал в том, что уже в пьесах Еврипида появилась идея диалектического развития как следствие сократовского рационализма и веры в мощь науки. Сократ стал для Ницше символом реальной потенции духа с магическим воздействием. Вместе с тем Ницше твердо верил в то, что и наука имеет свои пределы. В исследовании отдельных явлений она, по его мнению, в конце концов, непременно натыкается на то первоначало, которое уже невозможно познать рационально. И тогда наука переходит в искусство, а ее методы - в инстинкты жизни. Так что искусство неизбежно корректирует и дополняет науку. Это положение стало краеугольным камнем основ «философии жизни» Ницше.

Такое противоречивое переплетение характерно не только для книги, но и, что не менее существенно, для самого автора. Не случайно в январе 1870 г. Ницше писал:

«Наука, искусство и философия столь тесно переплелись во мне, что в любом случае мне придется однажды родить кентавра».

Кентавром этим и стало «Рождение трагедии» - прощальная песнь филологии, встреченная коллегами явно прохладно. Более того, «Рождение трагедии» имело зашифрованный смысл: под камуфляжем темы отношения Шопенгауэра и Вагнера к эллинству скрывалось главное - отношения эллинства и христианства, причем древняя Греция являла собой своего рода трамплин для прыжка в современность, для сильного удара по церковному, по существу, антихристианскому тоталитаризму. Впервые эллинский феномен диогностировался в опасном измерении психопатологии, где винкельмановско-шиллеровская гипсовая Греция оборачивалась бесноватым оскалом болезни, а сам «феномен» исчерпывался моментами перемирия между двумя богами, ночным Дионисом и солнечным Аполлоном, - по существу настоящей борьбой с собственным безумием под маской олимпийского спокойствия и автаркии. Еще раз: дело шло не о научной значимости этой ясновидческой диагностики; скорее напротив, от нее и зависела значимость самой науки, - дело шло о новом видении вещей, менее всего - древних, более всего – злободневных; приемы классической филологии сплошь и рядом преображались в предлоги; сама Греция выросла в гигантский предлог… к философии Фридриха Ницше. Самой неотвлеченной, и вместе с тем самой радикальной и самой опасной философии из когда-либо бывших. Самой, говоря вслед за ним одинокой… Уходя из дома ученных, он уходил не в вагнеровский пессимизм, как могло бы поначалу показаться даже ему самому. «Юмор моего положения в том, что меня будут путать – с бывшим базельским профессором, господином доктором Фридрихом Ницше. Черта с два! Что мне до этого господина!» Впереди простирались считанные годы неисповедимого: «научно-мертвый» дух музыки, которому предстояло еще доказать первую бурю юношеского вдохновения действительно родившейся из него трагедией.

Развитие философских идей

Правы те профессиональные философы, которые пожимают плечами, или разводят руками, или делают еще что-то в этом роде при словосочетании «философия Ницше». Он совсем не философ в приемлемом для них смысле слова. Кто же он? Говорят: он – философ-поэт, или просто поэт, или философствующий эссеист, или лирик познания, или еще что-то! Пытаются даже систематизировать его труды по периодам: романтико-пессимистический (от «Рождения трагедии» до «Человеческого, слишком человеческого»), скептико-позитивистический (до – отчасти – «Веселой науки» и «Так говорил Заратустра») и, наконец, собственно «ницшеанский» (последние произведения). Возразить против этого было бы нечего, даже напротив, это могло бы вполне отвечать сути дела при условии, что искомой оставалась бы как раз суть дела. Философия такого ранга и масштаба, как ницшевская, всегда есть рассказ о некоем «событии», и если правила систематизации и таксономии распространяются на горизонтальную перекладину рассказа, то лишь в той мере, в какой она пересечена вертикальной перекладиной названного «события». Что бы составить себе теперь некоторое представление о «событии» Фридриха Ницше, можно обратиться к следующему сравнению: некто, заглянув в недоступную многим глубину, узрел там нечто, настолько перетрясшее его мозги и составы, что итогом этого стала новая оптика, как бы новый орган восприятия вещей. «Я словно ранен стрелой познания, отравлен ядом кураре: видящий все». Оглянувшись затем вокруг, он не мог уже застать ничего другого, кроме сплошных несоответствий виденному. Если исключить совершенно немыслимый в данном случае конформизм притворства, а равным образом и всякую богемность как возможные и наиболее вероятные формы реагирования на диссонанс, то останется именно казус Ницше – «больше поле битвы, чем человек» (Письмо к П. Гасту от 25 июля 1882 г.). «Чтобы отнестись справедливо к этому сочинению, надо страдать от судьбы музыки, как от открытой раны» - придется расширить судьбу музыки до судеб культуры, до планетарных судеб, чтобы получить пронзительный, как сирена, аварийный лейбмотив ницшевского «события». Почтеннейший Ричль едва ли способен был догадаться, какую чудовищную алхимию претерпит в этой душе профессиональная филологическая выучка: работа над источниками и эрудиция! «Мы не какие-нибудь мыслящие лягушки, не объективирующие и регистрирующие аппараты с холодно расставленными потрохами, - мы должны непрестанно рожать наши мысли из нашей боли и по-матерински придавать им все, что в нас есть: кровь, сердце, огонь, веселость, страсть, муку, совесть, судьбу, рок». Да и только ли Ричль; недоумения росли горой, лопаясь в годах разрывами отношений или формальной консервацией прежней дружбы. Профессионально прочитанный Сократ предстал злейшим личным врагом, с которым надо было непременно свести счеты, обнаруживая при этом не меньшую страсть и пылкость, чем этого мог потребовать чисто светский кодекс чести. Интервал в двадцать пять столетий сплющивался до… вчерашнего дня, перед открытой кровоточащей раной бессмысленно выглядела любая «давность сроков».

 Скачать реферат