Уроки публицистического мастерства Мариэтты Шагинян

По этим материалам Шагинян написала несколько очерков, которые явились не просто хроникой или летописью событий, а художественным воплощением того, что Шагинян увидела, изучила, пережила в Москве, а позже на Урале. Характерным примером этому может послужить очерк из цикла “Оборона Москвы”, посвященный героическому упорству людей, спасших от пожара усадьбу Л. Н. Толстого. Если мы обратимся к дне

вникам писательницы, то увидим “записи бесед с сотрудниками музея, сведения о них, о самой усадьбе Толстого”[27]. А затем рождается очерк, вначале как рассказ-исследование о доме, где все сохранило свою выразительность, образ жизни ушедшего человека, свидетельства о привычках Толстого, а затем Шагинян переходит к истории, как пять “простых незаметных советских служащих” боролись с зажигательными бомбами, выпущенными немецкими бомбардировщиками. За несколько ночных часов “были уничтожены тридцать четыре зажигалки и все их очаги. На площадке, будто созданной для пожара, в деревянном доме Толстого не пострадало ни одно бревнышко”[28].

В очерке писательница перечисляет фамилии и инициалы всех пяти человек, принимавших участие в тушении пожара, их должности, и каждому из них она дает краткую, но емкую характеристику: “В эту ночь дежурство в музее несли пять человек – худенькая смуглая девушка Н. В. Гусева – научный работник музея, заведующий музеем Н. П. Теодорович. Дворник музея Х. Юнисов, татарин по происхождению, пожарник Ф. Д. Зубиров и только недавно приехавшая из колхоза, не очень грамотная, не очень разбирающаяся в политике уборщица Г. В. Тюрина”[29]. По всей вероятности, именно наличие дневниковых записей помогало журналистке в ее работе и дало ей возможность так точно охарактеризовать всех людей, спасших в ту ночь усадьбу Толстого от пожара, так как в дневниках Шагинян всегда, конспектируя беседы с героями своих будущих публицистических произведений, старается дать им какую-либо образную характеристику. Как правило, в дневнике должны прозвучать хотя бы одна фраза или точный эпитет в адрес этих людей, например: “румяный, статный, богатырски большой”, “голос звучал удивительно тепло и ясно”, “серьезный, большеголовый и широколицый человек”.

Иногда Шагинян пишет несколько сухо, описывая проделанную работу и события, произошедшие в течение дня, но некоторые места в дневнике Шагинян явно выделяет художественным словом, что превращает перечисление фактов в интересный рассказ в красках. Да, именно цвету и колориту дней и событий Шагинян уделяет особенное внимание. Ее дневниковые записи ни в коем случае нельзя назвать лишь сухим перечислением фактов. Мариэтта Шагинян использует на редкость образные, емкие сравнения. Когда она пишет о древесных насаждениях вокруг Еревана, то сравнивает осенний лес с пламенным костром. И отмечает, что каждое дерево имеет свой, неповторимый оттенок листвы - от тусклой ржавчины до пурпура, от пурпура до канареечной желтизны. А когда журналистка пишет о саженцах деревьев, то употребляет в дневнике следующую очаровательную метафору: “маленькие детеныши-деревца”[30]

Вообще Шагинян, описывая свои впечатления, часто упоминает о красках и формах окружающего мира. Цвет и образ, и яркие метафоры – вот основное, что бросается в глаза при чтении ее дневников. Ясная и чистая эмаль безоблачного неба, свинцовое небо, золотой блеск иглы на солнце, отполированные разрезы стволов – все это очень зримые, четкие образы.

Журналистка всегда успевает заметить окружающую природу, видя при этом не только общий фон, но и мельчайшие детали. Когда она пишет о лесе под Ереваном, наряду с переданным общим впечатлением она замечает самые мелкие детали: “Я начала собирать пожелтелые листья в свой гербарий. Очень красивые (каштанолистный дуб) собралась целой веточкой снять с дерева, они все равно упали бы. … туф для прочности пропитан растительным маслом (туф темного цвета)”[31] Часто она описывает не только пейзажи и климатические условия, а и архитектурные ансамбли, творения рук человека.

Шагинян всегда пишет от первого или второго лица. И практически все, что она пишет, окрашено ее личным отношением к происходящему. Такое ощущение, что Мариэтта Шагинян просто не может не придать эмоциональной окраски тем фразам, которые выходят из-под ее пера. Вот как она описывает свои первые впечатления от столицы Армении: “Первая встреча с Ереваном немного разочаровала… А вчера и сегодня очень сумрачно, по-ленинградски; висит грязнобелая пелена тумана, дышать тяжело, архитектурные линии скрадываются, от Арарата никакого следа. Тем это обиднее, что город сам по себе за четыре года сказочно похорошел и вырос – и как бы он весь засветился под ярко-пронзительным солнцем, на ясной и чистой эмали безоблачного неба!”[32] Перед человеком, читающим эти строки, встает столица Армении не отвлеченная картина, а как образ, прошедший через сердце писательницы.

Но прежде всего дневники Мариэтты Шагинян – это материал для ее будущих очерков. В них множество записей о местах, где Шагинян побывала, о том, что она видела по пути, они изобилуют точными данными, цифрами. И огромное внимание Шагинян уделяла людям. Журналистка тщательно конспектировала беседы с интересовавшими ее личностями, стараясь не упустить никакой информации. Так как она часто встречалась с людьми науки или производственниками и обсуждала с ними все специфические тонкости их деятельности, то ее дневники полны описаний опытов по опылению смешанной пыльцой, использованию минеральных подкормок для скота, траве на лорийских пастбищах и многом другом.

Однако, необходимо отметить, что там, где дело касалось научной области, мало ей известной, Шагинян иногда не до конца справлялась с материалом. В качестве примера можно привести ее разговор с академиком Бурятиным, написавшем работу “Влияние коры головного мозга на обмен веществ. Журналистка признается: “Специальную часть его рассказа не записываю: это сложные опыты, при которых собаке дается болевое раздражение, связанное со звонком, со светом и т.д.”, однако она все же пытается вникнуть в эту сложнейшую научную область. И тут ее слегка подводит желание “объять необъятное” и осмыслить тот объем информации, на который у нее не хватает необходимой подготовки: “Я тотчас перескакиваю мыслью в практику. В командование своим организмом. Величайшая, воспитывающая, помогающая, воспитывающая, преображающая роль воображения! Вообще, не создастся ли в будущем серьезная наука – “автолечение”? Автоблокировка организма. Автоснятие боли. Автополный обмен”. Естественно, Бунятин “отвечает на все эти взлетевшие фантазии точной речью ученого…”, далее запись того, что говорил сам ученый, и в заключение: “Богатейший материал сегодняшнего дня записываю дома в полном утомлении своей корки, которую тщетно хочу взбодрить”[33]. Конечно, в этом месте такой резвый полет мысли Шагинян оставляет несколько странное впечатление, и вряд ли журналистке удалось бы на основании этих записей вполне адекватно обрисовать данную научную область, ничуть не погрешив при этом против научной достоверности. Но какой журналист не грешил этим? От журналистики, к сожалению, очень трудно ожидать полного и абсолютно точного отражения научной мысли или производственного процесса, да это и не является ее прямой задачей. Кроме того, нельзя забывать, что Шагинян свои очерки писала в художественно-публицистическом жанре, а в нем конкретный, документальный факт как-бы отходит на второй план, уступая место впечатлению автора от факта, его оценки, авторской мысли.

 Скачать реферат